Форум » Библиотека » Мишланова Л.В. «Всякого вам счастья, хорошие люди!» » Ответить
Мишланова Л.В. «Всякого вам счастья, хорошие люди!»
admin: Мишланова Л.В. «Всякого вам счастья, хорошие люди!» «Этот человек никогда не думал о плоти, но всегда — о духе.» В.В. Тихомиров, врач, при взгляде на портрет Б.Н. Назаровского. Журналисты и редакторы нашего поколения знали Бориса Никандровича в 60-х — начале 70-х годов, так сказать, позднего Назаровского. В нашей среде он был кумиром, признанным, самым высоким авторитетом. К тому же к нам, молодым, он относился отзывчиво, доброжелательно, всегда был готов помочь, мы ловили каждое его слово. Но однажды с удивлением я услышала от одной из тех, кто работал под его началом в «Звезде»: «Не думайте, что Борис Никандрович всегда был таким добрым. Редактора «Звезды» Назаровского мы знавали и суровым, и жестким. От него даже плакали. Да-да, бывало и такое». Слова этой женщины смутили меня, но не доверять ей, уважаемой, умной и находившейся в хороших отношениях с Назаровским, не было основания. Позже меня возмутил один правдолюбец, который ходил в друзьях Бориса Никандровича, был пригрет им, но после его смерти стал рассказывать и писать, какой плохой был Назаровский в молодости, как сурово относился даже к близким. Однако в памяти моей хранится и свидетельство самого Бориса Никандровича на этот счёт. Как-то я заговорила с ним о серии книг, которую выпускало Пермское книжное издательство, возможно, по его замыслу,— «Искры памятных лет». — А почему бы Вам,— сказала я, — самому не написать книжку в эту серию? — О чём? — удивился он.— Ну, о событиях, очевидцем и участником которых были. О людях... — Каких людях? — вдруг спросил он, подняв голову.— Об окружающих... — неуверенно сказала я. И вот тогда после долгой паузы он печально произнёс:— Я всегда слишком много думал об идеях и очень мало — о людях. — Это было незадолго до его смерти... Теперь же, читая, документы — автобиографии, рецензии, письма, отзывы о нём, вижу, что Назаровский разный в разные периоды жизни, время накладывало отпечаток и на него: скажем, в 30-е годы он, фактический редактор газеты, клеймит на её страницах врагов народа и, уволенный, исключенный из партии, оправдывается, что не виновен в их укрывательстве; война сурова сама по себе, так вот, будучи одним из руководите¬лей области, Назаровский, конечно, не мог не поступать жестко, в унисон с требованиями центра. А вот после войны, видимо, под влиянием каких-то несбывшихся ожиданий, явственно обозначается в нём внутренний и внешний разлад. Этот разлад выражается в выступлениях против стиля и методов работы первого секретаря обкома партии Прасса, в письмах в ЦК, а ещё позже — в уходе в историю, в краеведение. Какую бы сторону личности Назаровского мы не исследовали, этой эволюции, изменений в его восприятии действительности и воздействии на неё нам не обойти. Предлагаю поначалу, имея всё это в виду, посмотреть, как в разные годы относились к нему люди, принадлежащие, в основном, к среде творческой интеллигенции, каким в их восприятии предстаёт Борис Никандрович. В 20-е годы, по рассказу профессора Пономарёва, студентки педфака Пермского университета, среди которых была и его сестра, сочинили каламбур: «Я не была на лекции Флеровского, Пыталась покорить Бориса Назаровского». Своим умом, большой учёностью молодой Назаровский, без сомнения, привлекал внимание мыслящей молодёжи Перми, но был недоступен, по-видимому, не одним только девушкам. Да и в более поздние годы, как пишет Виктор Петрович Астафьев, «не всякого якова он подпускал к себе, не всякому оказывал доверие и, тем более, наделял дружеским расположением». (ГАПО, ф. р — 1659, оп. 1, д. 554, лл. 52—53.) А поскольку сферой его деятельности была печать— руководство газетой, а затем редактирование и издание книг, то, надо думать, несладко приходилось иным авторам. Мы можем это почувствовать по эпиграмме на Назаровского 50-х годов перского сатирика Афанасия Матросова: «Что сей редактор вам предложит — На стенке надо зарубить! Любого автора он может Поднять, прославить и убить». (Так в машинописном оригинале, хранящемся в ГАПО в фонде В.А. Черненко (ф.р.1716, оп.1, д.160,л. 11). В газете «Литературная Пермь» (февраль 1958 г.) напечатан отредактированный вариант.) Чувствительный Астафьев, много шишек набивший в начале литературного пути, в полной мере испытал язвительность и ироничность Назаровского. Виктор Петрович так пишет о главном редакторе книжного издательства: «Я... поначалу с трибун посрамлял начальника своего, называл душителем талантов, сатрапом и деспотом, и ещё как-то уничижительно-обличающе». Интересно при этом, как вёл себя Назаровский, натолкнувшись на непокорный характер неумелого поначалу, но истинно талантливого человека, каким проницательным оказался в отношении Астафьева. Читаем дальше: «Старик имел ко мне большое отеческое снисхождение, помог найти и купить избушку в деревне Быковке; в речке Быковке водился хариус, я его ударно ловил и там же, в деревушке, начал ударно писать». А рядом был «Винный завод», дачка Назаровского.— Л.М. «Как я, бывало, появлюсь на «Винном заводе»,— продолжает В.П. Астафьев,— Назаровский, усмехаясь, и ска-жет: «Виктор Петрович, позвал бы сатрапа-то на ушку». (ГАПО, ф.р.— 1659, оп.1, д. 554, лл.51.) Черновик статьи В.П. Астафьева «Подводя итоги», так же, как и машинописный вариант с правкой автора, хранятся в ГАПО, в личном фонде писателя. Впрочем, кто читал статью Астафьева в «Звезде», знает уже, с каким уважением и благодарностью вспоминает писатель о нашем Борисе Никандровиче, называя его замечательнейшим человеком, воспитанным, культурным и мужественным. И далее: «...ироничный, тонко воспитанный меломан, эстет, проницательный читатель»—это всё о нём же, о Назаровском. Отмечая, что Борис Никандрович, работая когда-то в Омске, «смог помочь студенту местного сельхозинститута, начинающему прозаику Сергею Залыгину», Виктор Петрович завершает рассказ о пермском журналисте фразой: «Теперь вот и мне» (ГАПО, ф.р.—1659, оп.1, д.554), то есть помог, первый посоветовал, что нужно писать не об уральской, а о сибирской жизни, которую начинающий литератор знал гораздо лучше. В статье Астафьева Назаровский предстаёт уже ближе к тому, каким его помнит наше поколение. Но разумеется, мы не могли видеть того, что доступно было лишь близким друзьям и знакомым. Поэтому любопытно ещё одно свидетельство, на этот раз Лии Лазаревны Соломянской, жены Аркадия Гайдара. Получив от СМ. Гинца грустное письмо, видимо, с жалобами на то, что не клеится работа, она 11 марта 1964 года отвечает: «Наверно, тебе всегда нужно присутствие Борички. Он, как интенсификатор, как моторный двигатель: «Давай, давай, Савушка!» И ты включаешься в его ритм. И ты всё можешь! Боричка только с виду медлителен. Внутри у него сидит довольно жесткий и беспокойный бес деятельности. Он затухает только тогда, когда ему что-либо становится скучным. Тогда его и домкратом не поднимешь. Но пока Боричке интересно.пока он увлечён — поднимет и закрутит вокруг себя всё!» (ГАПО, ф.р.—1588, оп.1, д.330.) Мои первые собственные воспоминания о назаровском относятся к году пятьдесят девятому. И касаются они тоже отношения Бориса Никандровича к талантливым творческим людям. Речь, в частности, о художнике Маргарите Вениами-новне Тарасовой. Я приехала в Пермь весной 59-го и, кажется, той же осенью меня выбрали секретарём комсомольской организации, куда кроме работников «Молодой гвардии» входило несколько сотрудников «Звезды» и книжного издательства. В райкоме сказали, что есть в организации человек, который давно не платит членские взносы и с которым надо бы разобраться, может быть, и освободиться от него, как от балласта. И назвали фамилию Тарасовой. Я никогошеньки ещё не знала, а ответственный секретарь нашей газеты Борис Брюшинин посовето¬вал: «Обратись к главному редактору издательства Назаровскому, он дядька умный. Как скажет, так и поступай». Назаровского я увидела в крохотной комнатушке, где помещался только стол и два стула — для хозяина и посетителя, справа было окно, а слева круглым боком сюда заходила печь-«голландка». И вот возле этой печи стоял и грел руки высокий, худой человек с удивительно насмешливым, весёлым взглядом. Изящным, другого слова не подберёшь, жестом, с неожиданно уважительным полупоклоном он пригласил сесть, сам сел напротив, а узнав, по какому я делу, посерьёзнел и сказал примерно следующее: «Я прошу Вас не торопиться. Маргарита Вениаминовна — молодой таланливый специалист, с приходом её в издательство совершенно изменился облик наших книг. Она, можно сказать, произвела у нас революцию в оформительском деле. А со взносами недоразумение, я. думаю, произошло потому, что у неё родился ребёнок, и она длительное время жила у родителей ао Львове. Теперь приехала. Правда, в настоящий момент её нет в издательстве, но как только она появится, я непременно пришлю её к Вам, а Вы обязательно дайте ей поручение. И, уверяю Вас, Тарасова будет очень хорошей комсомолкой». На том и порешили. Вспоминая, что со взносами и в самом деле произошло недоразумение. Они были уплачены ещё до меня, просто райкомовский учёт оказался неповоротливым. Через несколько дней, действительно, у нас в редакции появилась Рита, присланная Назаровским. Мы тут же привлекли её к делу: комсомольцам «Молодой гвардии» был поручен выпуск уличной газеты «Не проходи мимо!», так вот Тарасова, будущий заслуженный художник республики и известный человек в городе, рисовала тогда заголовок к этой газете... К Маргарите Вениаминовне Назаровский, мало сказать, благоволил. По-моему, он её просто отечески любил, но прежде всего потому, что ценил как специалиста. Вообще, его отношение к'людям, в первую очередь, зависело от того, как человек умел работать и насколько масштабно мыслил. Правда, очень молодым, о которых он судил по первым их шагам в журналисти¬ке или в издательском деле, он многое прощал. Но чем дальше, тем больше относился со всей строгостью. Есть свидетельство очевидца, как Борис Никандрович пенял директору издатель¬ства Л.С. Римской за то, что она слишком «сюсюкает» с Тарасовой, обнимает, хвалит и всё такое прочее. «Вы её избалуете»,— говорил Назаровский. Сам же он своё расположе¬ние проявлял по-другому. Он воспитывал Маргариту Вениами-новну в общественном духе, рекомендовал в партию, заставлял выступать с докладами и, конечно, поддерживал художественно¬го редактора в её требованиях к производственному отделу и типографии. В последние годы, когда Борис Никандрович был уже на пенсии, но часто приходил в издательство, он оказывал на Маргариту Вениаминовну, да и на всех нас влияние больше в шутливой форме, но так, что его слова заставляли нас подтягиваться. За начинающими, в частности, журналистами «Молодой гвардии», Назаровский следил пристально, с пристрастием. Некоторых выделял и позволял себе хвалить публично. Так, в одном из выступлений, текст которого хранится в ГАНИ, он говорил: «А у нас есть талантливая молодёжь. Я не хочу приводить много примеров. Но скажу. Взять такого талантливого журналиста, как Ризов, - у него совершенно своеобразный курс и, надо сказать, что это очень интересный товарищ».' По-моему, скупостью слов здесь соблюдён всё тот же «назаровский» принцип: «Хвали, да не перехваливай». Сам прошедший коридоры власти, Назаровский знал, что людям иного склада, особенно занимающим руководящие должности, надо объяснять, что такое творчество и что из себя представляют те, кто наделён талантом. Не раз и не два на всевозможных собраниях, везде, как только представлялся случай, он говорил об особенностях руководства творческой интеллигенцией. (ГАНИ, ф. 90, оп. 12, д. 32, лл.159—160. Там же, л. 167.) «У творческих работников,— читаем стенограмму его выступления в 1967 году,— есть одна странная черта — это признание права каждого художника на индивидуальность, на свой подход к действительности, на своё понятие действительности, на своё отражение этой действительности, и в то же время творческий работник бывает нетерпим». (Там же, л. 167.). «Одной только строгостью, одними жесткими требованиями,— продолжал он наставлять власть предержащих,— нельзя добиться от писателя создания хорошего романа или драмы, от художника — хорошей картины, от режиссёра и актёров — хорошего спектакля. Действуя только такими средствами, можно получить лишь серые, поверхностно-иллюстративные произведения, которые лишены совершенно необходимого в искусстве «вечно тревожащего демона любви и негодования», говоря словами Герцена». И далее, там же: «...мало запрещать и недопускать, надо ещё воодушевлять, поддерживать, пропагандировать. Смею сказать — нет сердца более отзывчивого на заинтересованное внимание, на доброе слово, чем сердце писателя, художника, артиста». (Там же, ф. 90, оп. 12, д/32, л. 4.) Напомню, что говорилось всё это в 60-е годы, в годы всплеска вольнолюбия в творческих кругах и усиления гонений на «Новый мир», на Тврдовского, на художников — участников выставки в Манеже. Кстати, Борис Никандрович посылал Твардовскому письмо к 60-летию, вероятно с тем, чтобы тот знал, что в провинции есть люди, его поддерживающие. Это письмо было подписано прямо и определённо: «Б. Назаровский, журналист-коммунист». И он, действительно, был искренним коммунистом, одним из лучших, потому что, самообразовываясь, всю жизнь рос и достиг такого уровня, который позволял ему мыслить диалектически, глубоко и многомерно. (Там же, д. 150, л. 44, отпуск.) Неудивительно, что Назаровского мучали сомнения, о которых иногда можно только догадываться. Так, в 69-м году он предложил для нашей политучёбы ряд тем, среди которых была такая: «В.И. Ленин и Максим Горький. (История дружбы и споров)». Доклад по ней готовила я, рвавшаяся на части в ту пору между работой, семьёй, часто болевшим ребёнком и общественными обязанностями. За доклад меня, помнится, похвалили, однако сама я, хоть и увлеклась темой, но многого не додумала и была неудовлетворена. Неудовлетворенным, я чувствовала, остался и Борис Никандрович, но что-то пробурчав, определённого ничего не сказал. Мысленно я много раз возвращалась к этой теме и отношению к ней Назаровского. Мне кажется, я приблизилась к пониманию того, чего он ждал от нас. Он, думаю, хотел, чтобы/С высоты времени, издалека мы бы поняли не только правоту Ленина, но и правоту Горького, его страхи за судьбу мыслящих людей России, его боязнь, что духовные и интеллектуальные достижения нации растворятся в массе бескультурья и невежества. Полагаю, что во многие головы Назаровский заложил вопросы, над которыми мучился сам, и эти вопросы продолжают беспокоить нас до сих пор. Но в чём он, безусловно, был убеждён, так это в необходимо¬сти преемственности разных поколений русской интеллигенции и в необходимости воспитания в человеке общественных интересов. К этим идеям он не раз возвращался в выступлениях на собраниях, в разговорах, письмах. Например, в письме к Савелию Григорьевичу Ходесу, директору Пермского театра оперы и балета, где речь идёт о книге по истории театра, Назаровский подчёркивает: «Надо избежать примитивного противопоставления: до Октябрьской революции всё плохо, после Октябрьской революции всё сразу стало хорошо. ...ничто хорошее и в далёком прошлом не может быть забыто». (ГАНИ, ф. 90, оп. 12, д. 43, л. 8). В выступлении на кустовом партийном собрании он говорил: «Русская интеллигенция прошла большой и тернистый путь. Своими делами на протяжении более чем века она, русская трудовая интеллигенция, доказала неизменную верность интересам народа» (Там же, ф. 90, оп. 12, д. 32, л. 10). Для Бориса Никандровича такие утверждения не были шаблонными, пустыми словами. Общественные интересы он и в повседневности ставил намного выше своих личных, в жизни был почти аскетом, таким, кстати, увидел и нарисовал его художник Е.Н. Широков. Можно утверждать, что к себе Назаровский относился куда более жестко, чем к другим, он всегда следовал определенным принципам, а принципы эти были предельно высоки. Так он писал (следовательно, думал): «А ведь только тот поступок морален, который свершается без расчёта» (ГАНИ, ф. 90, д. 150, л. 29.) И щедро дарил свои идеи, а нередко свой журналистский и редакторский труд окружающим, ничего не ожидая взамен. Он имел собственное мнение по поводу учения Л.Н. Толстого. И в том же письме — к кинорежиссёру, приславшему на отзыв разработку фильма «Серебряные трубы» об А. Гайдаре,— изложил волновавшую его в ту пору мысль: «В учении Льва Николаевича Толстого о непротивлении злу насилием есть рациональное зерно, о котором когда-нибудь скажут полным голосом. Часто упрощают: Толстой учил непротивлению злу. Какая ерунда! Он учил различать зло, противиться ему, звал к этому сопротивлению и сам сопротивлялся, не боясь риска и не щадя себя. Рациональное же зерно заключалось в том, чтобы не опускаться в борьбе до уровня противника, который морально ниже тебя. Не опускаться даже в порыве боевой страсти, даже терпя от противника чудовищные несправедливости».3 Назаров¬ский говорил это, в известной степени, о себе. И многое ещё можно было бы выписывать из литературоведческих рассуждений Бориса Никандровича, соотнесённых каждый раз с действительностью, с раздумьями по поводу неё. Да лучше собрать все эти письма, внутренние рецензии, выступления, статьи и опубликовать, что будет очень интересным чтением. Потому что, во-первых, Назаровский своей личностью полно¬стью оправдывал приведённые им однажды слова Н.А. Добролюбова: «...в провинциях-то и живут люди рассуждаю-щие,серьёзно интересующиеся наукой и литературой, с любовью следящие за современным направлением мысли» (Там же, л. 26.). А во-вторых, масштаб вопросов, которые его волновали и которыми он жил, и масштаб мышления таковы, что высказывания его не утратили актуальности и сейчас. А кое-что даже лучше понимается теперь, в связи с крутыми переменами в нашей действительности. Подводя итоги, сделаем вывод, что несмотря на суровость и жесткость раннего и зрелого Назаровского, несколько смягчившиеся в последние годы жизни, людей, любивших и по сию пору любящих его — много. Это объясняется просто: Борис Никандрович в высшей степени талантливо поддерживал и растил в людях самые ценные, самые высокие человеческие качества:-умение и желание мыслить самостоятельно, ко всему подходить творчески, различать добро и зло, защищая одно и сопротивляясь другому, поступать высоконравственно, то есть, прежде всего, бескорыстно. Люди под его требовательным взглядом старались быть и становились лучше. Несмотря на то, что к стыду нашему, пенсионер Назаровский жил чрезвычайно скудно, если не сказать бедно, фактически не кто иной, как он, был в Перми в 60-х — начале 70-х годов средоточием, центром общественной и культурной мысли. Это была вершина такой высоты, какой не так часто достигает развитие интеллекта и нравствености. В заключение снова обратимся к словам самого Бориса Никандровича Назаровского. В том, что он написал однажды Виктору Петровичу Астафьеву и его жене Марии Семёновне, услышим напутствие тем, кого он при жизни одаривал своей дружбой, и тем, кого непременно поддержал бы сейчас, есл^ бы остался с нами: «Всякого вам счастья, хорошие люди! Счастья всем нам! Счастья стране!» (ГАПО, ф. Р—1659, оп. 1, д. 441.). Источник: Гражданин Перми: Сборник памяти Б.Н.Назаровского, журналиста и краеведа. - Пермь, 1993.
Ответов - 0
полная версия страницы